ROLEPLAYING POST

Mirror mirror wheres the crystal palace
But I only can see myself
Skating around the truth who I am
But I know, dad, the ice is getting thing[/align]
Невесомая стопа описывает круг по неметеному полу, вздымая покоящуюся пыль, революционно обвивающую изящные лодыжки;  руки, готовые преломиться под тяжестью грубого свитера, сметают с табуретки швейные принадлежности, оставившие на ладонях кровавые подтеки и многочисленные саднящие царапины – я устала. Бессердечная гравитация высасывает из моих тканей последние соки; сопротивляюсь, словно лисица, угодившая в капкан, но силы планеты куда превосходят мои, я истощена морально и не могу дать отпор как раньше. Заложница случая, я не вправе ступить и шагу, не будучи осужденной обществом.  Скользя бесчувственными онемевшими ногами по тернистому деревянному полу, раздирающему мою кожу; все больше сжимаюсь в неопределенную эфемерную амебу, приспосабливающуюся к условиям существования под прессом общественности, гнетущей «помешанную» Ирен. Цельное полотно моего существа рвут на части дерзкие соседи, былые друзья, враги и недоброжелатели, в вязкую труху стирая тленную ткань бытия избитой судьбой Ирен. Сильна ли я вспомнить, когда все пошло не так? Провести тонкую грань между безбедной жизнью всеми почитаемой семьи и крайним ничтожеством нынешнего положения? Негатив, презрение, ненависть – все копилось в течение многих лет, излившись на одинокую девушку, потерявшую все и  не обретшую ничего взамен. Разве это справедливо – так садистски насмехаться над беззащитной личинкой личности?
Зачем я все это затеяла? Риторические вопросы разрывают мою голову, я с трудом отрываюсь от поблекшего обесцвеченного временем пола и, едва волоча отекшие непослушные ноги, отдаю тяжесть тела наспех сооруженному вчерашней ночью гнездышку из пледов, подушек и овечьих одеял, погрязнув в сохранившемся в нем тепле моего утреннего тела. Восковые пальцы тянут на себя тяжелый отрез войлока, когда-то привезенный отцом из России; единственный пригодившийся мне урок этого тирана – растительные волокна способны удерживать тепло, чем я и пользуюсь: обмороженное тело мгновенно упивается нежным жаром пристанища, застынувшая кровь набирается сил и циркулирует в штатном режиме, паучьи пальцы – единственное, что привязалось к морозу комнаты изо всех сил, но горячим дыханием не оставляю им выбора. Беглый взгляд насыщенно синих глаз нехотя ощупывает захламленный интерьер бедной комнатушки на окраине деревни, натыкаясь на единственный атрибут роскоши и королевской красоты – старинное мамино платье белого струящегося шелку, скромно и непритязательно устроившееся на дверке антикварного резного комода – моего любимца, трепетное отношение к которому я сохранила, несмотря на минувшие горести жизни. И вообще, к нему у меня устоялось особое, ни с чем несравнимое отношение – это был своеобразный алтарь, проводник в мир прошлого, на которое я променяла текущую бескрасочную приземленную жизнь. Переливающийся атлас кремового платья нелепо гармонировал с окружающей его серостью и бездарностью, но я могла поклясться, что облегающий корсаж с дождливой юбкой в пол превзойдет все ожидания семьи Майклсон, организовавшей «Зимнюю встречу» - да, я была поклонницей зимы как времени года, но не праздного торжества с напыщенным пафосом и презрением лиц, но я должна (кому, милая?) доказать, что здорова, что оправилась от потери отца, что живу полной насыщенной жизнью и счастливо принимаю все ее подачки. Я должна лгать. Снова.
Марафон в никуда времени прерывает нарастающий гул голосов за нестойкими стенами моей обители. Сколько я пролежала в томительном забытье неизвестно, однако за время разделения моего досуга с накопленным ворохом пледов за окном успело погаснуть дневное светило и воцарилась таинственная недосказанность полумглы,  тускло проникающей в комнату в роли случайной беженки. И я бы рада стать для нее лучиком надежды в темном царстве непроглядной, безвылазной ее болезни, но, как не стыдно осознавать это, страшусь ее пугающей бледной безнадежности, хилого тела, покрытого синеющими озерами язв, поблекших глаз, жизнь из которых тянет ночь – старшая сестра неумехи мглы, куда более могучая, властная, державная правительницей мира огненной геенны. Я мечусь, желая выхватить падающее тело из мира крепкого транса, но предчувствуя гнев мертвой греховной ночи, даю отпор внутреннему побуждению спасти жизнь безвылазной больной. Вершительница судеб, я не в состоянии отвергнуть существующую действительность, но вполне способна направлять ее потоки в нужное русло.
Аккуратно выудив согревшуюся ногу из-под массивного войлока, нехотя прикасаюсь к ледяному полу, одергиваю пораженную изгнанницу, спеша накинуть легкие тапочки, отброшенные ранее в сторону – в голове складывается предельно ясный алгоритм – донести согревшееся тело до плюшевых тапочек. Перебежками достигаю цели, погружаю ноющие от резкой сменой температуры стопы в приятный мягкий стертый бархат маминой спадающей с моих узких ног домашней обуви и, шаркая, цепляя носами неровности пола, ежась, бреду к разбросанным иглам и ниткам, терпеливо начинаю собирать устроенный несносною мной беспорядок, завожусь от этой работы, но сохраняю запал энергии и идейности на преобразование платья, за трансформацию которого я взялась из-за абсолютно захлестнувшей меня скуки. Стежок за стежком, я ушивала прихотливую мягкую ткань, расшивала корсет мерцающими в тусклом свете свечей тысячами невероятных оттенков жемчужинами, доставшимися мне также в наследство. Когда-то мы были одной из самых влиятельных и обеспеченных семей в поселении, были завсегдатаями балов, а мне пророчили будущее пользующейся популярностью среди обеспеченных аристократов девушки. Увы и ах. Но поверьте, ни минуту своей жизни я не сомневалась в правильности принятого когда-то решения идти наперекор обществу: не быть безвольной рабыней-содержанкой, стыдливо воротящей взгляд от каждого юноши; не стать изнеженной жеманной девицей, только и умеющей, что вышивать крестиком, нет, я просто не могла позволить себе нести свою жизнь в образе личинки, не перевоплотившейся в сияющую счастьем бабочку. Я была сильной, волевой, страстной, неуемной и непосредственной; не желала продавать девственное богатство души скопившимся вокруг меня стервятникам – посредникам, желающим отвоевать право владения на роскошный букет душевных качеств. Как мне удавалось до сих пор увиливать от их преследования – неведомо, но одно я знала наверняка – пока во мне теплится жизнь, я буду уходить от гнета святой инквизиции, целью своей жизни поставившей перевоспитание и преобразование выходящей за рамки Ирен.
Чувствовать косые взгляды я начала, заведя дружбу с Финном – моим соседом, сыном Майкла и Эстер, нисколько не перечивших нашему теплому дружескому общению. Еще бы. Финн – отражение меня в мужском отличье, лишь более мужественный и спокойный, не склонный к передрягам и внезапным аффиксальным идеям. Кажется, мы должны были родиться братом и сестрой – вечно восторженными, пышущими надеждами, социально активными, со своими непреклонными принципами и мнениями, но были всего лишь соседями, вызывающими массовые дискуссии насчет  наших межличностных отношений и во что они, это отношения, могли бы перерасти, наберись Финн смелости, я – решительности, мы оба – любви и гуманизма. Да, я с уверенностью могла констатировать, что Финн являлся лишь моим лучшим и, пожалуй, единственным другом, я не рассматривала его как объект построения семейных отношения, да и была против такого развития; я заботливо любила его, как старшего брата, как единомышленника, как…соседа, но отнюдь не любовью девушки к юноше. Мы оба осознавали это, мы оба довольствовались существующим раскладом, не желая совершенствовать и идеализировать стойкие равноправные чувства. Старались пропускать мимо ушей нарастающий шепот сплетен, отголоски которых крушились о стену нашей непреклонности, но, не давая должного отпора, вмешивались в безразборное столпотворение чуждых по духу людей, гнили среди них, но столь заплутали в лабиринте скандинавского бога Локи, устраивающего хитроумные замысловатые ловушки для наших запинающихся отношений. И все же мы пробивались через тернии к звездам. И я иду на бал из-за него – слишком много недосказанности в последнее время, слишком много увиливаний от ответов, фальшивых нот в чистом баритоне – буду ли я собой, если не разберусь в причинах? Буду ли я проворной, ловкой Ирен, сумевшей когда-то отстоять право на прозрачную дружбу с ним? В конце концов, буду ли я его близким и родным существом, которому можно безоговорочно довериться?
Воющее завывание десятков голосовых призраков начинает затихать, постепенно становясь лишь мимолетным мифическим воспоминанием – беглым взглядом сквозь запотевшее стекло пытаюсь определить время – около семи, пришло время собираться на бал. И пускай меня сочтут непунктуальной, ведь я уже просрочила свой визит, но для меня не существует условных временных границ, лишь необъятность текучей массы, распоряжающейся нашими жизнями, обмывающей наши обнаженные кости, обтачивающей каждый миллиметр нашего тела, разума, сознания в безуспешных попытках найти формулу идеального человека. Мы плывем по его течению, одни – не сопротивляясь, другие – отстаивающие способность автономного существования, третьи – зреющие на восстания, накапливающие силы для упорного толчка против течения, против времени, против мира. К последним отношу себя и я. Беспокойство и тревожность с каждым днем все нарастают, энергетической капсулой отделяя меня от ледяной тягучей массы, приподнимая над суматохой, царящей внутри ее, и с каждым днем накапливающей энергию для резкого рывка против устоев, ценностей, законов и норм морали. И я почти готова восстать, подняв за собой, как лидер, сомневающиеся погребенные под толщей жижи слои. Но пока я выжидаю…
Тяжелый шелк затмевает непорочную красоту обнаженного тела; платье, опоясывающее осиную талию и ручьями стекающее к полу, подчеркивает белизну мерцающей в сумраке кожи; выгодно оттеняет неуложенные морозно-каштановые волосы, неаккуратными локонами спадающие на низкие статные плечи. Сую ноги в изящные миниатюрные туфли, мгновенно поглощенные переливами длинной переливающейся ткани; ступаю к зеркалу. Пройдясь по волосам деревянным гребнем, заплетаю в некоторые пряди серебристые нити, словно драгоценные камни сверкающие при падении преломленного света, откидываю естественные кудри , собирая некоторые серебряным гребнем – завершающим штрихом в моем зимнем, ледяном образе.
«Бал», - слово эхом отдается в легкой голове, не веря себе, мимолетно проношусь у зеркала, краем глаза замечая приводящий в восторг вид: теплый оттенок шелка оставляет размытый шлейф своей великолепности, гуляющий в волосах ветер приподнимает их, кружит, раскидывая пряди по незащищенным плечам, на помощь которым приходит короткое меховое манто, в спешке накинутое на легкий стан. Выхожу из дома, наслаждаясь морозной ясностью зимней ночи: небо покрыто крапинками золотых жемчужин, перекликивающихся с моими, наметанными на платье; чернеющие стволы оголенных деревьев, припорошенных снежком, мистически покачиваются на вьюжном ветру; поблескивающий ворох снежинок поскрипывает под приглушенными мягкими шагами. Боже, знала бы вся толпа, собравшаяся напротив моего дома, о моем желании зарыться в сугроб, подарив ему, хоть на мгновение, тепло своего тела, ощутить неуверенные объятия массы снега, навсегда погрязнуть в его до боли белоснежной чистоте, не оскверненной чернильными пятнами бытия.
Пункт назначения – я украдкой миную толкущихся во дворе людей, зная, что внутри меня поджидает куда более сладкий и желанный подарок – Финн, встречи с которым я жажду уже не один день. Проскальзываю в широкие распахнутые двери, мгновенно погружаясь в атмосферу праздного веселья и наигранного пафоса, сочившегося из каждой щели неправедных людишек, почтивших своим присутствием сбор по случаю прихода зимы. Словно в  высохшем лесу, продираюсь сквозь коряги людского достоинства, чувствуя на себя взгляды пожирателей, мгновенно заходящихся новой темой разговора – Ирен здесь, неужели она приняла приглашение? К моему большому сожалению, Финна на «окраинах» потоков людей, стекающихся в главную реку, нет – придется достигнуть центра роскошно обставленной залы, чтобы заполучить хоть минуту его внимания. Я чувствую себя крайне неуютно среди немилых мне людей, скользких типов, распускающих алчные фамильярные сплетни, но сдерживаюсь, решив вои что бы то ни стало достигнуть цели, объекта моего пристального внимания сегодня – в конце концов, не зря я разоделась, как пава? Внезапно среди прочих сгорбившихся, сутулых силуэтов замечаю ареал Финна и, облегченно вздохнув, нагоняю его, аккуратно водрузив свою ладонь на мускулистое плечо, словно на престол. Уставшие красные глаза, вымученная улыбка,  тяжесть в мимике – я застаю его далеко не в лучшем расположении духа, но, увидев меня, он, кажется, несколько приободрился, искренне улыбнулся, обняв меня, как при неофициальных санкционированных встречах, где мы упивались друг другом, сколько могли. Я ощущаю некоторую неловкость, буквально слышу нахлынувшее затишье людей, чьи взгляды обращены на нас – о, как это грубо, как неэтично и не по-светски позволять себе прикосновения мужчин! Виновато улыбаюсь, невпопад отвечаю что-то на сыплющиеся со всех сторон комплименты – язвительные, ненатуральные, искренние и безумные, завистливые и презренные; теша себе моментом, когда смогу остаться один на один с бессильным Финном, но…
-О, вот вы где. Ирэн. Финн, тебя разыскивает наша мать, - внезапным появлением охарактеризовав провал всех моих планов, Кол легким кивком головы убирает его с дороги, так неучтиво и негалантно сорвав цепь надежд, возлагаемых на этот вечер. «Нет, нет, Финн, прошу, откажись» - немо воплю я, с вызовом и укором глядя на замявшегося юношу, предпочетшего мне повседневные заботы. И, в общем, мне не привыкать, но почему так сжимается саднящее сердце?...Почему в душе зарождается чувство, что своей внезапной фееричной выходкой Кол забрал у нас с Финном остатки былого доверия и взаимопонимания?
-Ты прекрасно выглядишь, - улыбаясь уголками губ, протягивает он, оценивая меня шкваловым взглядом карих глаз. Хочется ответить ему, дерзко насмехнуться над его чувствами в ответ, но я, впрочем, обрываю порыв своей мысли, аргументируя  его неосведомленностью наших проблем. И все же, в голосе сквозит некоторое равнодушие и презрения: «Благодарю, мистер Майклсон», -  по правилам хорошего тона, я должна совершить реверанс, но я продолжаю стоять, приосанившись и вздернув головку, с дерзким блеском в глазах глядя на него. Я жду от него дальнейших действий, задаю высоту планки, я господствую над ситуацией, но несмотря на это, чувствую себя ее рабыней –не  подозрительно ли?

   ROLEPLAYING POST

Mirror mirror wheres the crystal palace
But I only can see myself
Skating around the truth who I am
But I know, dad, the ice is getting thing[/align]
Невесомая стопа описывает круг по неметеному полу, вздымая покоящуюся пыль, революционно обвивающую изящные лодыжки;  руки, готовые преломиться под тяжестью грубого свитера, сметают с табуретки швейные принадлежности, оставившие на ладонях кровавые подтеки и многочисленные саднящие царапины – я устала. Бессердечная гравитация высасывает из моих тканей последние соки; сопротивляюсь, словно лисица, угодившая в капкан, но силы планеты куда превосходят мои, я истощена морально и не могу дать отпор как раньше. Заложница случая, я не вправе ступить и шагу, не будучи осужденной обществом.  Скользя бесчувственными онемевшими ногами по тернистому деревянному полу, раздирающему мою кожу; все больше сжимаюсь в неопределенную эфемерную амебу, приспосабливающуюся к условиям существования под прессом общественности, гнетущей «помешанную» Ирен. Цельное полотно моего существа рвут на части дерзкие соседи, былые друзья, враги и недоброжелатели, в вязкую труху стирая тленную ткань бытия избитой судьбой Ирен. Сильна ли я вспомнить, когда все пошло не так? Провести тонкую грань между безбедной жизнью всеми почитаемой семьи и крайним ничтожеством нынешнего положения? Негатив, презрение, ненависть – все копилось в течение многих лет, излившись на одинокую девушку, потерявшую все и  не обретшую ничего взамен. Разве это справедливо – так садистски насмехаться над беззащитной личинкой личности?
Зачем я все это затеяла? Риторические вопросы разрывают мою голову, я с трудом отрываюсь от поблекшего обесцвеченного временем пола и, едва волоча отекшие непослушные ноги, отдаю тяжесть тела наспех сооруженному вчерашней ночью гнездышку из пледов, подушек и овечьих одеял, погрязнув в сохранившемся в нем тепле моего утреннего тела. Восковые пальцы тянут на себя тяжелый отрез войлока, когда-то привезенный отцом из России; единственный пригодившийся мне урок этого тирана – растительные волокна способны удерживать тепло, чем я и пользуюсь: обмороженное тело мгновенно упивается нежным жаром пристанища, застынувшая кровь набирается сил и циркулирует в штатном режиме, паучьи пальцы – единственное, что привязалось к морозу комнаты изо всех сил, но горячим дыханием не оставляю им выбора. Беглый взгляд насыщенно синих глаз нехотя ощупывает захламленный интерьер бедной комнатушки на окраине деревни, натыкаясь на единственный атрибут роскоши и королевской красоты – старинное мамино платье белого струящегося шелку, скромно и непритязательно устроившееся на дверке антикварного резного комода – моего любимца, трепетное отношение к которому я сохранила, несмотря на минувшие горести жизни. И вообще, к нему у меня устоялось особое, ни с чем несравнимое отношение – это был своеобразный алтарь, проводник в мир прошлого, на которое я променяла текущую бескрасочную приземленную жизнь. Переливающийся атлас кремового платья нелепо гармонировал с окружающей его серостью и бездарностью, но я могла поклясться, что облегающий корсаж с дождливой юбкой в пол превзойдет все ожидания семьи Майклсон, организовавшей «Зимнюю встречу» - да, я была поклонницей зимы как времени года, но не праздного торжества с напыщенным пафосом и презрением лиц, но я должна (кому, милая?) доказать, что здорова, что оправилась от потери отца, что живу полной насыщенной жизнью и счастливо принимаю все ее подачки. Я должна лгать. Снова.
Марафон в никуда времени прерывает нарастающий гул голосов за нестойкими стенами моей обители. Сколько я пролежала в томительном забытье неизвестно, однако за время разделения моего досуга с накопленным ворохом пледов за окном успело погаснуть дневное светило и воцарилась таинственная недосказанность полумглы,  тускло проникающей в комнату в роли случайной беженки. И я бы рада стать для нее лучиком надежды в темном царстве непроглядной, безвылазной ее болезни, но, как не стыдно осознавать это, страшусь ее пугающей бледной безнадежности, хилого тела, покрытого синеющими озерами язв, поблекших глаз, жизнь из которых тянет ночь – старшая сестра неумехи мглы, куда более могучая, властная, державная правительницей мира огненной геенны. Я мечусь, желая выхватить падающее тело из мира крепкого транса, но предчувствуя гнев мертвой греховной ночи, даю отпор внутреннему побуждению спасти жизнь безвылазной больной. Вершительница судеб, я не в состоянии отвергнуть существующую действительность, но вполне способна направлять ее потоки в нужное русло.
Аккуратно выудив согревшуюся ногу из-под массивного войлока, нехотя прикасаюсь к ледяному полу, одергиваю пораженную изгнанницу, спеша накинуть легкие тапочки, отброшенные ранее в сторону – в голове складывается предельно ясный алгоритм – донести согревшееся тело до плюшевых тапочек. Перебежками достигаю цели, погружаю ноющие от резкой сменой температуры стопы в приятный мягкий стертый бархат маминой спадающей с моих узких ног домашней обуви и, шаркая, цепляя носами неровности пола, ежась, бреду к разбросанным иглам и ниткам, терпеливо начинаю собирать устроенный несносною мной беспорядок, завожусь от этой работы, но сохраняю запал энергии и идейности на преобразование платья, за трансформацию которого я взялась из-за абсолютно захлестнувшей меня скуки. Стежок за стежком, я ушивала прихотливую мягкую ткань, расшивала корсет мерцающими в тусклом свете свечей тысячами невероятных оттенков жемчужинами, доставшимися мне также в наследство. Когда-то мы были одной из самых влиятельных и обеспеченных семей в поселении, были завсегдатаями балов, а мне пророчили будущее пользующейся популярностью среди обеспеченных аристократов девушки. Увы и ах. Но поверьте, ни минуту своей жизни я не сомневалась в правильности принятого когда-то решения идти наперекор обществу: не быть безвольной рабыней-содержанкой, стыдливо воротящей взгляд от каждого юноши; не стать изнеженной жеманной девицей, только и умеющей, что вышивать крестиком, нет, я просто не могла позволить себе нести свою жизнь в образе личинки, не перевоплотившейся в сияющую счастьем бабочку. Я была сильной, волевой, страстной, неуемной и непосредственной; не желала продавать девственное богатство души скопившимся вокруг меня стервятникам – посредникам, желающим отвоевать право владения на роскошный букет душевных качеств. Как мне удавалось до сих пор увиливать от их преследования – неведомо, но одно я знала наверняка – пока во мне теплится жизнь, я буду уходить от гнета святой инквизиции, целью своей жизни поставившей перевоспитание и преобразование выходящей за рамки Ирен.
Чувствовать косые взгляды я начала, заведя дружбу с Финном – моим соседом, сыном Майкла и Эстер, нисколько не перечивших нашему теплому дружескому общению. Еще бы. Финн – отражение меня в мужском отличье, лишь более мужественный и спокойный, не склонный к передрягам и внезапным аффиксальным идеям. Кажется, мы должны были родиться братом и сестрой – вечно восторженными, пышущими надеждами, социально активными, со своими непреклонными принципами и мнениями, но были всего лишь соседями, вызывающими массовые дискуссии насчет  наших межличностных отношений и во что они, это отношения, могли бы перерасти, наберись Финн смелости, я – решительности, мы оба – любви и гуманизма. Да, я с уверенностью могла констатировать, что Финн являлся лишь моим лучшим и, пожалуй, единственным другом, я не рассматривала его как объект построения семейных отношения, да и была против такого развития; я заботливо любила его, как старшего брата, как единомышленника, как…соседа, но отнюдь не любовью девушки к юноше. Мы оба осознавали это, мы оба довольствовались существующим раскладом, не желая совершенствовать и идеализировать стойкие равноправные чувства. Старались пропускать мимо ушей нарастающий шепот сплетен, отголоски которых крушились о стену нашей непреклонности, но, не давая должного отпора, вмешивались в безразборное столпотворение чуждых по духу людей, гнили среди них, но столь заплутали в лабиринте скандинавского бога Локи, устраивающего хитроумные замысловатые ловушки для наших запинающихся отношений. И все же мы пробивались через тернии к звездам. И я иду на бал из-за него – слишком много недосказанности в последнее время, слишком много увиливаний от ответов, фальшивых нот в чистом баритоне – буду ли я собой, если не разберусь в причинах? Буду ли я проворной, ловкой Ирен, сумевшей когда-то отстоять право на прозрачную дружбу с ним? В конце концов, буду ли я его близким и родным существом, которому можно безоговорочно довериться?
Воющее завывание десятков голосовых призраков начинает затихать, постепенно становясь лишь мимолетным мифическим воспоминанием – беглым взглядом сквозь запотевшее стекло пытаюсь определить время – около семи, пришло время собираться на бал. И пускай меня сочтут непунктуальной, ведь я уже просрочила свой визит, но для меня не существует условных временных границ, лишь необъятность текучей массы, распоряжающейся нашими жизнями, обмывающей наши обнаженные кости, обтачивающей каждый миллиметр нашего тела, разума, сознания в безуспешных попытках найти формулу идеального человека. Мы плывем по его течению, одни – не сопротивляясь, другие – отстаивающие способность автономного существования, третьи – зреющие на восстания, накапливающие силы для упорного толчка против течения, против времени, против мира. К последним отношу себя и я. Беспокойство и тревожность с каждым днем все нарастают, энергетической капсулой отделяя меня от ледяной тягучей массы, приподнимая над суматохой, царящей внутри ее, и с каждым днем накапливающей энергию для резкого рывка против устоев, ценностей, законов и норм морали. И я почти готова восстать, подняв за собой, как лидер, сомневающиеся погребенные под толщей жижи слои. Но пока я выжидаю…
Тяжелый шелк затмевает непорочную красоту обнаженного тела; платье, опоясывающее осиную талию и ручьями стекающее к полу, подчеркивает белизну мерцающей в сумраке кожи; выгодно оттеняет неуложенные морозно-каштановые волосы, неаккуратными локонами спадающие на низкие статные плечи. Сую ноги в изящные миниатюрные туфли, мгновенно поглощенные переливами длинной переливающейся ткани; ступаю к зеркалу. Пройдясь по волосам деревянным гребнем, заплетаю в некоторые пряди серебристые нити, словно драгоценные камни сверкающие при падении преломленного света, откидываю естественные кудри , собирая некоторые серебряным гребнем – завершающим штрихом в моем зимнем, ледяном образе.
«Бал», - слово эхом отдается в легкой голове, не веря себе, мимолетно проношусь у зеркала, краем глаза замечая приводящий в восторг вид: теплый оттенок шелка оставляет размытый шлейф своей великолепности, гуляющий в волосах ветер приподнимает их, кружит, раскидывая пряди по незащищенным плечам, на помощь которым приходит короткое меховое манто, в спешке накинутое на легкий стан. Выхожу из дома, наслаждаясь морозной ясностью зимней ночи: небо покрыто крапинками золотых жемчужин, перекликивающихся с моими, наметанными на платье; чернеющие стволы оголенных деревьев, припорошенных снежком, мистически покачиваются на вьюжном ветру; поблескивающий ворох снежинок поскрипывает под приглушенными мягкими шагами. Боже, знала бы вся толпа, собравшаяся напротив моего дома, о моем желании зарыться в сугроб, подарив ему, хоть на мгновение, тепло своего тела, ощутить неуверенные объятия массы снега, навсегда погрязнуть в его до боли белоснежной чистоте, не оскверненной чернильными пятнами бытия.
Пункт назначения – я украдкой миную толкущихся во дворе людей, зная, что внутри меня поджидает куда более сладкий и желанный подарок – Финн, встречи с которым я жажду уже не один день. Проскальзываю в широкие распахнутые двери, мгновенно погружаясь в атмосферу праздного веселья и наигранного пафоса, сочившегося из каждой щели неправедных людишек, почтивших своим присутствием сбор по случаю прихода зимы. Словно в  высохшем лесу, продираюсь сквозь коряги людского достоинства, чувствуя на себя взгляды пожирателей, мгновенно заходящихся новой темой разговора – Ирен здесь, неужели она приняла приглашение? К моему большому сожалению, Финна на «окраинах» потоков людей, стекающихся в главную реку, нет – придется достигнуть центра роскошно обставленной залы, чтобы заполучить хоть минуту его внимания. Я чувствую себя крайне неуютно среди немилых мне людей, скользких типов, распускающих алчные фамильярные сплетни, но сдерживаюсь, решив вои что бы то ни стало достигнуть цели, объекта моего пристального внимания сегодня – в конце концов, не зря я разоделась, как пава? Внезапно среди прочих сгорбившихся, сутулых силуэтов замечаю ареал Финна и, облегченно вздохнув, нагоняю его, аккуратно водрузив свою ладонь на мускулистое плечо, словно на престол. Уставшие красные глаза, вымученная улыбка,  тяжесть в мимике – я застаю его далеко не в лучшем расположении духа, но, увидев меня, он, кажется, несколько приободрился, искренне улыбнулся, обняв меня, как при неофициальных санкционированных встречах, где мы упивались друг другом, сколько могли. Я ощущаю некоторую неловкость, буквально слышу нахлынувшее затишье людей, чьи взгляды обращены на нас – о, как это грубо, как неэтично и не по-светски позволять себе прикосновения мужчин! Виновато улыбаюсь, невпопад отвечаю что-то на сыплющиеся со всех сторон комплименты – язвительные, ненатуральные, искренние и безумные, завистливые и презренные; теша себе моментом, когда смогу остаться один на один с бессильным Финном, но…
-О, вот вы где. Ирэн. Финн, тебя разыскивает наша мать, - внезапным появлением охарактеризовав провал всех моих планов, Кол легким кивком головы убирает его с дороги, так неучтиво и негалантно сорвав цепь надежд, возлагаемых на этот вечер. «Нет, нет, Финн, прошу, откажись» - немо воплю я, с вызовом и укором глядя на замявшегося юношу, предпочетшего мне повседневные заботы. И, в общем, мне не привыкать, но почему так сжимается саднящее сердце?...Почему в душе зарождается чувство, что своей внезапной фееричной выходкой Кол забрал у нас с Финном остатки былого доверия и взаимопонимания?
-Ты прекрасно выглядишь, - улыбаясь уголками губ, протягивает он, оценивая меня шкваловым взглядом карих глаз. Хочется ответить ему, дерзко насмехнуться над его чувствами в ответ, но я, впрочем, обрываю порыв своей мысли, аргументируя  его неосведомленностью наших проблем. И все же, в голосе сквозит некоторое равнодушие и презрения: «Благодарю, мистер Майклсон», -  по правилам хорошего тона, я должна совершить реверанс, но я продолжаю стоять, приосанившись и вздернув головку, с дерзким блеском в глазах глядя на него. Я жду от него дальнейших действий, задаю высоту планки, я господствую над ситуацией, но несмотря на это, чувствую себя ее рабыней –не  подозрительно ли?